«Без фантазий нет искусства, как нет и науки».
Ференц Лист
Определение Art & Science звучит понятно – это область современного искусства на стыке художественного и научного, творческого и технологического. На практике понятно меньше.
Направление Art & Science имеет довольно продолжительную историю – объекты Art & Science начали активно создаваться в конце 1990-х годов в США. Предлагая новый взгляд на технологии, художники Art & Science часто делают это с иронией и гротеском, отказываясь от стереотипных представлений, давая зрителю понять, что он может себе позволить быть с прогрессом «на ты» и иронизировать над техникой.
Новые технологии становятся частью повседневной жизни каждого. Как в поле Art & Science зачастую не различимы границы художественного творчества и научного исследования, так и в жизни – барьер между человеком, наукой и техникой исчезает. Произведения часто имеют под собой серьезную исследовательскую базу, опираются на достижения ученых, но при этом обращаются к эмоциям, позволяя человеку не только осмыслить, но и прочувствовать науку. Воздействуя на душевное состояние воспринимающего, искусство гуманизирует новые технологии, раскрывая перед зрителем мир закрытых лабораторий, и популяризирует науку.
Уровень развития Art & Science в России ниже западного. Тому есть несколько причин: проблемы налаживания диалога между сообществом научных исследователей и художников, сложности с финансированием проектов Art & Science, отсутствие достаточного количества площадок для экспонирования объектов научно-технологического искусства, а также общее положение современного искусства в России. Ситуация быстро меняется, направление Art & Science постепенно становится популярнее, хотя зритель по-прежнему не всегда до конца его понимает.
Дмитрий Булатов. “То, что живет во мне”, 2011-2014 гг. Биоактивная установка по присвоению электронных аур: инсталляция, улитки Achatina fulica, технологии дополненной реальности (AR). В соавторстве с Алексеем Чебыкиным. При поддержке Фонда “Династия” (Москва), БФ ГЦСИ (Калининград). Фото с выставки “Enklawa | Анклав” (ЦСИ “Уяздовский замок”, Варшава, 2013 г.). Специальное упоминание жюри конкурса в области современного искусства и новейших технологий VIDA 13.2 (Фонд Telefonica, Мадрид, Испания).
О том, что такое Art & Science, где здесь наука, а где искусство, какова польза от такой интеграции двух сфер человеческой деятельности, с одной стороны которой стоят ученые, а с другой – художники, мы поговорили с Анной Буали, Ириной Горловой, и Аристархом Чернышовым.
Анна Буали
Искусствовед
Куратор отдела новых медиа ГМИИ имени А. С. Пушкина
Куратор курса «Новые медиа в современном искусстве» в Московской школе современного искусства (MSCA)
Фото: Екатерина Анохина
ОЛЬГА: Анна, характерной чертой современного искусства является междисциплинарность. Классическая модель образования в современном искусстве не работает. Как художники приходят в Art & Science? Есть ли специальные программы обучения или это всегда очень индивидуальная история?
АННА: Если говорить о междисциплинарности в искусстве, можно уйти далеко в прошлое. В начале XV века Людовико Чиголи в работе «Успение Богородицы» изобразил Луну так, как ее можно было увидеть только в технологической новинке того времени – телескопе Галилео Галилея. Сэмюель Морзе, автор известного способа кодирования, закончил Лондонскую королевскую Академию искусств. Удивительно видеть его живопись в коллекции Лувра! Сантьяго Рамон-и-Кахаль, один из первооткрывателей нейронауки, создавал иллюстрации нейросвязей в мозге, которые сегодня принимают участие в мировых художественных проектах. Иногда взгляд художника опережал внимание научной документации. Так, на одном только натюрморте Анны Валайер-Костер середины XVIII века можно рассмотреть 24 вида морских растений, раковин и кораллов. И, например, у Рескина есть исследование формы облаков на картинах старых мастеров, в которых он сравнивал их с современными пейзажами и делал вывод об экологической катастрофе из-за развивающейся в Лондоне промышленности, которую он уже тогда визионерски предчувствовал. Продолжать этот ряд можно до бесконечности, и вы никогда не сможете составить достаточно убедительную карту траекторий каждого сайнс-художника, потому что принципиально нельзя разделить научный и художественный интересы к миру.
Тем не менее, мы можем определить круг произведений, которые действительно логичней всего отнести к категории Art & Science, и международное сообщество, которое с ней тесно ассоциируется. Есть институции и объединения, которые профессионально сосредоточены вокруг коллабораций художников и ученых, например, ZKM в Карлсруэ, V2 Lab в Роттердаме, MIT Center for Art, Science and Technology в Кембридже. Существуют премии, например, влиятельная и уже довольно старая Ars Electronica. Чем более нелинейным и междисциплинарным будет ваш путь, тем более странным и самобытным может быть ваш вклад в это направление.
Дмитрий Морозов. Last Bearth. 2019
ОЛЬГА: По-вашему, чем должна обладать работа, чтобы она считалась произведением Art&Science, а не поделкой из кружка «умелые руки», или чисто экспериментальной разработкой научной лаборатории?
АННА: Здесь, я думаю, единственный критерий – это качество художественного высказывания. Art&Science находится в поле современного (пост)концептуального искусства, и, несмотря на многообразие форм, все-таки интегрировано и в арт-рынок, и в мировые музейные коллекции. Поэтому оценивают его по-прежнему эксперты и критики. Другой вопрос в том, как сориентироваться и оценить проект самостоятельно в ситуации, когда не прошло достаточно времени. Возможно, это вообще живое и сложное активистское сообщество как, например, Hong Kongers, которые получили в прошлом году золотую Нику в области Digital Communities Ars Electronica. Насмотренность и открытость новому я могла бы назвать двумя главными критериями. Вы можете пересмотреть свои отношения с телом через запахи в работах Аники Йю. Можете быть заворожены монументальным минимализмом инсталляций на основе больших данных Риодзи Икеды. Вас может потрясти соединение сакрального, эмоционального с машинным зрением в работах Жюстин Эмард. Вы можете вступать во взаимоотношения с роботами, управлять телами художников на расстоянии, вам может быть страшно, дискомфортно, но важно, чтобы произведение немного меняло представление о реальности.
Вопросы, с которыми работает Art&Science, глобальны: экологическая повестка, равный доступ, глобальное слежение, новые политики телесности, межвидовая коммуникация, новые категории эстетического и так далее.
ОЛЬГА: Вы можете для наглядности на паре примеров конкретных работ показать, как это работает?
АННА: Сразу в голову приходит работа флагмана российского Art & Science художника ::vtol:: (прим. ред. ::vtol:: – псевдоним медиахудожника Дмитрия Морозова) «Последний вздох». Художник создал маску, которая превращает дыхание перформера в органное звучание. Так, легкие становятся мехами инструмента, а темп, интенсивность дыхания – физической партитурой, которая разыгрывается, пока человек дышит – и значит, жив. Создание музыки становится гарантированным биологическим правом каждого, как и «всеобщее право дышать». Работа многозначна, я вспоминаю религиозные ритуалы Древнего Египта, где уста умерших разверзались, чтобы дать дорогу «Ба», одной из форм души – по сути дыханию, которое вернется в момент воскресения. Или музыку Генри Перселла для похорон королевы Марии, в которых духовые и ударные – это голос и биение сердца скорбящего, которые объединяются стройностью траурного марша. Произведение «Последний вздох» имеет одно очень персональное значение, когда художник носит его сам, и, одновременно, это универсальный социальный объект – маска, которая может передаваться от человека к человеку, пока на Земле будет оставаться хотя бы одно бьющееся сердце.
Дмитрий Булатов. “Сознание настороже”, 2001-2004 гг. Создание живых объектов, обладающих заданными эстетическими свойствами. Флуоресцентное окрашивание организмов GFP-подобными белками в результате микроинъекции.
ОЛЬГА: Как бы вы позиционировали положение российского Art&Science в международном контексте? И ваши прогнозы развития этого направления в нашей стране?
АННА: Технологии, прорвавшиеся в Россию в 1990-х и попавшие в руки художников, создали ультрасовременные тогда феномены медиаискусства – Оля Лялина, Алексей Шульгин стали звездами мирового масштаба. Сейчас, кажется, сайнс-арт в России прошел все этапы институционализации. Работы попали в ключевые коллекции, есть отдельные учебные программы и лаборатории. Мы живем в условиях дисбаланса, когда «международный контекст» формулируется в нескольких культурных столицах и институциях и довольно далеко от Москвы. Но, мне кажется, у Art & Science есть важное преимущество – технологии наднациональны. Магнитные импульсы, микро- и радиоволны, виртуальная среда пронизывают мир и плохо сдерживаются репрессивными системами. Поэтому, я думаю, российская сцена неминуемо становится частью одного цельного художественного планетарного проекта, которому предстоит создавать альтернативные сценарии будущего для всех нас.
Автор || Ольга Серегина,
арт-обозреватель
*Эту статью можно прочитать в онлайн номере журнала ОСЕНЬ 2021
