Имя Александра Сергеевича Грибоедова, жившего и творившего в начале XIX века, до сих пор на слуху. А ведь всего одна комедия, «Горе от ума», сделала писателя признанным классиком русской литературы: это произведение изучают в школе, успешно ставят в театре, экранизируют.
Создание такой пьесы, гениальной, неустаревающей, обусловлено во многом и личностью автора, человека очень разностороннего, умного и талантливого.
Грибоедов имел замечательные лингвистические способности – владел шестью языками. Любителям музыки он известен как композитор. Увлекающиеся историей знают, что Грибоедов помогал заключить Туркманчайский мирный договор между Россией и Персией.
То есть это, действительно, был человек выдающийся, сумевший за свою недолгую жизнь проявить себя как литератор, музыкант и дипломат. К слову, именно дипломатическая служба стала причиной гибели Грибоедова, который вместе с другими членами посольства Российской империи в Персии был убит религиозными фанатиками в 1829 году.
Однако «Горе от ума» обеспечило Грибоедову бессмертие.
Замысел комедии и цензурные происки
Замысел комедии зародился у драматурга в связи с наблюдениями за нравами и бытом «лучших» людей России, того самого высшего света, к которому обращен знаменитый монолог Чацкого «А судьи кто?». Неприятие автором современной действительности емко выражено в реплике героя-резонера: «Нет! недоволен я Москвой». Само недовольство касалось не только современного автору периода, начала XIX века, но и екатеринских времен, которые также безжалостно рисуются в комедии.
Возмущенность Грибоедова сложившимися в обществе обычаями и порядками передана настолько язвительно и сатирично, что пьеса долгое время терпела нападки цензуры: не издавалась, сокращалась, запрещалась к постановке. Формальный предлог к запрещению пьесы при жизни автора был весьма забавным. Цензор нашел «противными благопристойности и нравственности» сцены, в которых благородная девушка без всякого стыда проводит целую ночь в спальне с холостым мужчиной. Это стало причиной невозможности «одобрить сей рукописи к печатанию».
В результате такой резолюции комедия была опубликована уже после смерти автора, в 1833 году. До этого момента пьеса распространялась в списках, которых насчитывалось несколько сотен, ввиду чего разночтения в отношении текста произведения существовали вплоть до начала XX века, когда Академией наук наконец был утвержден окончательный вариант комедии.
Вообще без купюр – с выпадами против крепостного права, сатирой на армию, придворную лесть и т. д. – «Горе от ума» появилось только в 1862 году.
На сцене Малого театра
Самая долгая история постановок «Горе от ума» связана с Малым театром. И развивалась она за счет постоянных режиссерских и, главным образом, актерских исканий.
1831 год: Щепкин-Фамусов и перстень от Николая I
В ноябре 1831 года пьеса была поставлена на сцене Большого театра, где шли многие спектакли Малого, так как в то время это была единая труппа – московское отделение императорских театров. Данная постановка интересна, с одной стороны, тем, что она была первой для Малого театра, а с другой стороны, тем, что роль Фамусова в ней исполнил упоминаемый выше М. С. Щепкин, Чацкого же сыграл П. С. Мочалов. Оба признанные мастера, однако даже они поначалу не были удовлетворены своей работой в пьесе, настолько непривычными показались им созданные писателем образы.
Так, П. С. Мочалов переживал из-за того, что «никогда подобных ролей не играл». Актер всячески старался не впасть в привычный ему «трагический тон». Не случайно «Северная пчела» писала: «Пламенный Мочалов против обыкновения был холоднее в роли Чацкого, нежели в какой-нибудь другой». Многие зрители, привыкшие к «мочаловским паузам», «мочаловскому нутру», не были довольны новыми приемами. Но самый главный упрек актеру был в том, что он «представлял не светского человека».
Образ Чацкого в исполнении Мочалова не стал выдающимся – этот актер велик благодаря другим ролям. Легендарным Чацким оказался И. В. Самарин, сменивший Мочалова. «С первого шагу его на сцену мы увидели в нём Чацкого, каким он должен быть, просвещённого, умного, благородного светского человека… Игра его, его разговор были натуральны в высшей степени», – писал журнал «Репертуар и Пантеон».
Легендой стал и Фамусов Щепкина. Причем последний, как и Мочалов, переживал из-за своего исполнения. Несмотря на то, что Щепкин сумел выразительно передать патриархальность сознания Фамусова, артист сетовал на то, что ему не хватает свойственной герою «барской ноты». Но роли у гениального Щепкина, как писал С. Т. Аксаков, «не лежали без движения», и его Фамусов вошёл в историю русского театра как первый полноценный реалистический образ, типизировавший современное московское барство.
Эта замечательная постановка Малого театра отметилась еще и тем, что за второстепенную роль князя Тугоуховского в ней актер П. Г. Степанов снискал величайшее расположение государя императора Николая I, был им лично вознагражден перстнем и получил тысячу рублей.
1863 год: Часы, которые бьют
После смерти Щепкина в 1863 году было решено обновить постановку. В первую очередь это касалось художественной части спектакля: костюмов, не соответствующих описанной Грибоедовым эпохе, совсем не продуманных декораций, в которых даже часы, по задумке автора бьющие, были нарисованными. По словам критика А. Н. Баженова, под руководством режиссера Богданова, «в декоративном и бутафорском отношении к обстановке комедии отнеслись с большим вниманием. <…> даже прежние фальшивые часы <…> заменены настоящими, в характере прежнего времени».
Но в нарядах персонажей все еще проявлялось смешение «французского с нижегородским», так как немногие в то время понимали важность воспроизведения костюмов, соответствующих годам, в которые происходит действие. Даже И. А. Гончаров, давший замечательный анализ «Горя от ума» в своей классической статье «Мильон терзаний», настаивал на том, что нельзя выбирать исторические костюмы, так как в них актеры «покажутся беглецами с толкучего рынка». Но существовала и не менее важная причина легкомысленного, на первый взгляд, отношения к костюмировке: «Горе от ума» не сознавалось, как пьеса, изображающая прошлое, а воспринималось как современное произведение. Кстати, именно эта вневременность пьесы и по сей день дает постановщикам большую свободу в выборе интонаций и декораций своих спектаклей.
Также в постановке Богданова было решено «очистить бессмертное творение Грибоедова от всех пошлостей», перестать воспринимать его комедией с танцами. Но эту реформу не одобрило петербургское театральное начальство: танцы было предписано сохранить, поскольку «большинство публики с ними освоилось». В итоге танцы остались еще на двадцать с лишним лет.
В этом спектакле в роли Фамусова впервые выступил «бывший Чацкий» Самарин. Смена образов стала традиционной для спектакля. Многие актеры с возрастом обретали другие роли в пьесе. О новом Фамусове написал А. Н. Баженов: «Самарин, как мы, впрочем, и ожидали, был хорош в роли Фамусова. Шутливый, но не роняющий своего достоинства с Лизой, строгий с дочерью и Молчалиным, сдержанно-ласковый при встрече с Чацким, раздражительный в дальнейших разговорах с ним, заискивающий и вкрадчивый со Скалозубом, сильно вспыльчивый, а потому и мало страшный в гневе, Фамусов явился перед нами в исполнении г. Самарина всеми этими сторонами своими, которые делают из него такого живого человека». Кроме того, Самарин, славившийся великолепной читкой стиха, блестяще умел передавать особенности грибоедовского стиха.
Роль Чацкого в этой постановке была отдана С. В. Шумскому.
Он писал: «Чацкого изображали на сцене блестящим резонёром, пылким обличителем заскорузлых понятий и нравов общества <…>. Но Чацкий прежде всего человек страстно влюблённый; все его помыслы сосредоточены на Софье; в жизни нет для него ничего выше, как внушить ей взаимность; <…> если бы Чацкий-обличитель был отодвинут на задний план, а на первом выступил бы Чацкий, глубоко страдающий от любви, то он получил бы вполне определённую физиономию. И я постараюсь это сделать».
Актеру удалось воплотить свой замысел, а спектакль Богданова еще двадцать лет держался на сцене.
1887 год: Никакой кадрили – только вальс!
После кончины Самарина, последний раз сыгравшего Фамусова в 1883 году, «Горе от ума» сошло со сцены на три сезона. И только в 1887 году режиссёр С. А. Черневский, осознававший, что «Горе от ума» не может отсутствовать в репертуаре, решился на новую постановку.
В тексте комедии появились ранее запрещённые цензурой строки, а из третьего действия были наконец изъяты кадриль и мазурка – на сцене теперь танцевали только вальс под фортепьяно.
Роль Фамусова была отдана А. П. Ленскому, игравшему ее два десятка лет, до конца своих дней. Актер сумел превратить этого персонажа в один из собственных шедевров, хотя сначала очень переживал из-за возможности не справиться с поставленной задачей: «не играй – провалишься».
Эволюционировал и образ Чацкого в исполнении А. И. Южина, который очень много работал над ролью, и с каждым разом она выходила у него всё цельнее и гармоничнее, так что его персонажа в итоге можно было назвать вполне образцовым. При этом Южин нашел свой подход к роли и постепенно сместил акцент с личной драмы Чацкого в сторону его общественного протеста, за счет чего в сценическом образе главного героя впервые прочиталась отсылка к декабристам.
1902 – 1937 гг: Вольный начес надо лбом
К 1902 году Южин дорос до Фамусова, и спектаклю понадобился новый Чацкий. Им стал П. М. Садовский, привыкший к ролям героя-любовника и растерявшийся от внезапно открывшейся перед ним перспективы. Тем более что еще было «свежо предание» не только о всеми любимом исполнении Южина, но и других гениях в роли Чацкого. Даже в зрительном зале оставались по-прежнему те, кто мог воскликнуть: «А вот посмотрели бы вы в Чацком Сергея Васильевича Шуйского или, еще лучше, Ивана Васильевича Самарина! С ним, изволите видеть, сам Щепкин играл, — и хвалил!» Но Садовский не спасовал. Ему хотелось «обновить» образ. И начал он с того, что сменил прическу: вместо слишком щегольских кудрей Южина появился легкий упрямый начес надо лбом.
Ранний Садовский не мог так удержать зрителя проигрывал, как фамусовское общество под предводительством Южина.
Но он совершенствовал свою игру с каждым спектаклем, и лучшая оценка его стараний в том, что он играл Чацкого в течение тридцати лет, пока в 1937 году не перешел по традиции на роль Фамусова. Садовский вывел образ Чацкого на новый уровень, сконцентрировав внимание зрителя на том, что Чацкий – не герой, а просто человек своего времени, честный, горячий, всем сердцем ненавидящий «фамусовщину», устремления которого обращены к будущему. Этот Чацкий стал вровень с Фамусовым А. И. Южина. Садовский блестяще овладел стихом Грибоедова, который в его устах звучал единственно верным способом выражением мыслей и чувств.
Последний монолог Садовского был обращен не к Софье и Фамусову, а ко всей стране. Забыв о личном горе, он обрушивался на реакционную Москву, крепостническую Россию. Этот тон Садовский перенес и в постановку 1938 года, в которой выступил в роли не только Фамусова, но и режиссера.
1975 год: Гениальное падение
Большую известность приобрела постановка В. Иванова и М. Царева, премьера которой состоялась в 1975 году.
Сам Царев, до этого бывший Чацким в спектаклях Садовского, сыграл здесь Фамусова, который на протяжении пьесы из респектабельного барина превращался в жестокого помещика, ненавидящего Чацкого и его взгляды. При этом актер не повышал голоса. Его орудием были красноречивая интонация и многозначительные паузы. Царев на редкость умело обращался с текстом Грибоедова. По словам А. Смелянского, «он говорил стихами естественно, как дышал».
Роль Чацкого в этой постановке сыграл Виталий Соломин, сделавший акцент на чувства персонажа: «Мой Чацкий прекрасно понимал, что представлял собой Фамусов и ему подобные. Но в доме Фамусова его держала глубокая любовь к Софье, свою возлюбленную он не мог поставить на одну доску с окружающими. Отсюда его монологи. Они адресованы Софье, и никому другому».
Драма Чацкого в интерпретации Соломина заключалась в несовместимости искреннего чувства со сложившимся общественным укладом. С одной стороны, актер сделал персонажа непосредственным, озорным. К примеру, его Чацкий, врываясь в фамусовский дом, со всего размаха падал и тут же, обращаясь к Софье, говорил с неподдельным смехом: «Чуть свет — уж на ногах! и я у ваших ног». В этой сцене Чацкий противопоставлен дяде Фамусова и его кумиру, Максиму Петровичу, превратившему случайное падение при дворе в фарс в надежде угодить значительным лицам. С другой стороны, Соломину удалось показать Чацкого глубоким, страдающим героем, вошедшим в дом Фамусова юношей, а уходящим из него зрелым человеком. Так, произнеся перед отъездом гневный монолог, Чацкий бросался вверх по лестнице, туда, где стояла Софья, чтобы в последний раз всмотреться в ее глаза, и только потом приказывал: «Карету мне, карету!». Как писал критик Н. Качалов, «это было не поражение, не бегство, а победа разума».
Это лишь малая часть сценической истории «Горя от ума», которая, к счастью, все еще пишется – и не только Малым театром, но и многими другими.
—
Автор || Наталья Сергеева
Фото || maly.ru
*Эту статью можно прочитать в печатном номере журнала #13, зима 2017-2018