Серьезный разговор о важном с людьми неравнодушными, увлеченными и вовлеченными в исторически значимое дело в будничном, зачастую бюрократическом формате.
Крылатый фразеологизм «что имеем – не храним, потерявши – плачем» имеет литературное происхождение. Поэт, драматург-водевилист, режиссер Сергей Петрович Соловьёв (1817–1879) создал в начале 1840-х годов одноактный водевиль с таким названием, который был успешно поставлен в 1844 году. Прочно укоренилась эта фраза в нашей разговорной речи благодаря сочинению Козьмы Пруткова «Плоды раздумья. Мысли и афоризмы». И, как это не печально, это стало нашим принципом в отношении нашего архитектурного наследия.
О том, что представляет собой архитектурное наследие России, что такое проект «Консервация», о состоянии памятников архитектуры и монументального искусства России на сегодняшний день, о парадоксе самой высокой степени заброшенности и умирания объектов культурного наследия в самом богатом регионе страны, о волонтерстве и его значении в возможных сценариях дальнейшей судьбы памятников культурного наследия, о том, можно ли переломить наше печально традиционное отношение и поведение по отношению к нашему общему наследию – «что имеем не храним…» – мы поговорили с Евгением Седовым, Павлом Стенчевым и Андреем Чекмаревым.
Евгений Соседов
Руководитель проекта «Консервация».
Заместитель председателя Всероссийского общества охраны
памятников истории и культуры (ВООПИК).
ОЛЬГА: Евгений, как родилась идея создать проект «Консервация»? Кому она принадлежит?
ЕВГЕНИЙ: Идея, на самом деле, не новая, о ней говорили еще специалисты советских времен, и Дмитрий Сергеевич Лихачев в 1970-80-е годы. Уже тогда остро стоял вопрос гибели деревянного зодчества на русском Севере. У нас были предшественники, которые этим занимались, в том числе в практическом русле. Например, из Общества охраны памятников выделился Центр «Сельская церковь», который с 1980-х годов начал заниматься консервацией храмов, и в общей сложности спас несколько десятков объектов. Центр привлекал к этой работе и международных экспертов. Например, культуролога Аркадия Небольсина, который создал в Нью-Йорке Американское общество по охране русских памятников и культуры и неоднократно приезжал в Россию, посещая памятники провинции. Его племянник известный журналист Пол Хлебников возглавил благотворительный фонд охраны памятников уже в России. Общество охраны памятников тоже всегда говорило об этой проблеме, многократно отправлялись петиции «наверх», мы говорили о гибели архитектурного наследия регионов со всех возможных трибун. Но в последние годы стало понятно, что недостаточно говорить, недостаточно разрозненных инициатив, нужно заняться этим вопросом системно и добиться реальных шагов от государства, иначе мы просто потеряем тысячи памятников. Родилась идея выделить это направление работы в рамках ВООПИКа в отдельное, нанять специалистов, попытаться объединить ресурсы и с новой силой чего-то добиваться от общества, от государства, от церкви.
ОЛЬГА: Вы занимаетесь именно консервацией, то есть не реставрацией, не ремонтом?
ЕВГЕНИЙ: Стоит, наверное, пояснить, что в терминологии нашего законодательства «консервация» – это противоаварийные работы, то есть, работы, которые позволяют остановить физическое разрушение памятника, не изменяя его облика. Если мы посмотрим европейскую терминологию, то там «консервация» – это и есть основной вид работ с наследием. Это как бы бережная и достоверная реставрация, когда памятник сохраняется в том виде, в котором он дошел до нас. Без каких-либо реконструкций, дополнений, как у нас любят – снести и, по сути, заново памятник построить, только «лучше», и еще вызолотить тремя слоями. Мы в данном случае понимаем консервацию шире, чем только терминология закона, мы понимаем это и как противоаварийные работы, и как ремонт, и как элемент реставрации, где это необходимо. Например, могут реставрироваться особо ценные элементы интерьера или какие-то архитектурные детали, важные для восприятия памятника: если это храм – то главка, крест или шпиль колокольни.
То есть мы говорим о комплексе работ, которые позволяют самым целесообразным в конкретном случае образом сохранить памятник, сохранить его архитектурный образ на долгосрочный период. Хотя временные решения тоже важны и часто необходимы для быстрого спасения памятника, но не достаточны в перспективе.
ОЛЬГА: Проект «Консервация» структурно вписан во Всероссийское общество и ему подчиняется или вы самостоятельные и независимые?
ЕВГЕНИЙ: Мы, конечно, все участники ВООПИКа в разных качествах. Мы назвали нашу организацию «Центр консервации и возрождения архитектурного наследия», а просто для краткости говорим – «Проект «Консервация»». Это автономная некоммерческая организация, единственным учредителем которой является Общество охраны памятников.
На сегодняшний день у нас десять постоянных сотрудников. Для некоммерческой организации в нашей сфере это достаточно большой штат. В нашем случае речь идет о невозможности организовать работы где-то в провинции, не имея на месте людей, которые постоянно заняты этими вопросами, потому что это колоссальные организационные усилия, в первую очередь. Поэтому мы стали искать средства, чтобы брать в штат координаторов и иметь возможность привлекать и вывозить в регионы специалистов. Мне кажется, для первых лет существования организации это очень неплохо. Хотя, конечно, надо расширяться в разы.
ОЛЬГА: По образованию это, в основном, архитекторы, реставраторы или искусствоведы?
ЕВГЕНИЙ: Это разные люди. У нас есть штатный архитектор, но нет собственной лицензии, поэтому мы выступаем как заказчики, привлекая лицензированные реставрационные организации, в которых работают и реставраторы, и инженеры. А наши координаторы могут быть специалистами разных областей: в первую очередь, здесь важна ответственность и умение организовать процессы; и юристы, потому что значительная часть работы – бумажная, для того, чтобы определить статус памятника, оформить документацию, получить разрешение на работы. Наш координатор Павел Стенчев, например, только что получил диплом архитектора-реставратора, и мы очень рады, что у нас появился еще один специалист.
Иконостас Воскресенского храма усадьбы Нероново Костромской области. Фото Антона Акимова.
ОЛЬГА: Как формируется ваш бюджет?
ЕВГЕНИЙ: Бюджет формируется из нескольких источников. Первый источник, основной для нас сейчас, – это пожертвования нескольких попечителей. Это наши сторонники, на сегодняшний день четыре человека, которые довольно-таки стабильно жертвуют несколько сотен тысяч рублей, из чего мы можем формировать фонд заработной платы и распределять деньги на работы по объектам. Второй источник – это сборы в интернете, фандрайзинг. Мы постоянно об этом пишем в социальных сетях, говорим, просим людей пожертвовать на тот или иной объект. К сожалению, у нас не заладилась работа с грантами, хотя сейчас довольно распространено получение средств некоммерческими организациями, но нам уже четыре раза отказали и Фонд президентских грантов, и Фонд культурных инициатив. Плюс мы пытаемся искать партнеров на конкретные объекты. И, конечно, мы всегда просим о скидках и у производителей материалов.
ОЛЬГА: То есть, получается, что бюджетного финансирования через Министерство культуры у вас нет вообще?
ЕВГЕНИЙ: Мы можем получить бюджетное финансирование, только если сами будем подрядчиками по госконтрактам или получим субсидию от Министерства культуры, о чем даже и не мечтаем. У нас такой цели нет. Наша главная задача – организовать и сделать массовой работу по спасению памятников. Например, мы являлись инициаторами и добились создания государственной программы консервации объектов культурного наследия. Добились поддержки Церкви, поручения президента, чтобы эта программа была запущена. Мы ежегодно готовим списки для формирования программы, которые передаем в Министерство культуры, а Министерство культуры уже за бюджетные деньги реализует саму программу. Мы здесь финансово никак не участвуем, но для нас важно, чтобы программа работала качественно, расширялась, и чтобы в нее попадали нужные объекты.
ОЛЬГА: Эта программа находится сейчас в работе?
ЕВГЕНИЙ: Государственная программа действует третий год. По этой программе на сегодняшний день законсервировано или находится в процессе консервации порядка 120 памятников, из них больше 40 – это те, которые были отобраны из наших предложений. Это много, потому что свои предложения дает еще Патриархия и регионы.
Например, в программе этого года такие знаковые памятники Костромской области, как Воскресенский монастырь XVII в Солигаличе, храмы в Готовцево и Ликурге, в Тверской области – образцы торопецкого барокко, в Тульской – древний Николо-Гастунский храм, в Рязанской области – усадьба Костино на территории Есенинского заповедника.
Однако стоит сказать, что по госпрограмме выполняются в основном временные консервационные работы, то есть ко многим памятникам придется возвращаться по прошествии нескольких лет.
Для нас большое счастье, что столько объектов, за которые мы болели, переживали, и на которые у нас никогда бы не хватило ресурсов, уже делаются по государственной программе.
ОЛЬГА: Существует ли список, хотя бы ориентировочный, сколько у нас таких объектов?
ЕВГЕНИЙ: Это большая проблема, потому что никто не ведет такие списки. Есть общие списки объектов культурного наследия, которые ведет Минкультуры и региональные органы охраны памятников, но там все вперемешку: и археология, и архитектура, и военные объекты. Некоторые объекты вообще не имеют охранного статуса и, значит, не отражены в этих списках. У многих статус только выявленных памятников – то есть они до сих пор не включены в реестр, причем это могут быть первоклассные объекты. Например, по одному из таких памятников – уникальному храму в Рудневе под Тулой – мы сами провели государственную историко-культурную экспертизу о включении его в реестр в качестве объекта федерального значения. Кроме того, никто не ведет актуальные списки по их аварийности. Когда мы начинаем писать в регионы и просим прислать, сколько у них аварийных объектов – регионы иногда не владеют этой информацией. Конечно, где-то мы действительно получаем адекватную информацию, но где-то – формальные отписки. Например, последняя история: мы запросили информацию об одном храме в Рязанской инспекции. Казалось бы, мы очень помогаем Рязанской области и уже много объектов включили в федеральную программу без всякой их поддержки, а они нам написали ответ, что не обязаны предоставлять данные, хотя по закону обязаны. Пришлось обжаловать такой ответ в прокуратуре, прокуратура нас поддержала и выдала представление органу охраны памятников нам ответить. Но эта бумажная волокита, к сожалению, отнимает время и силы, которых и так мало.
ОЛЬГА: Как вы находите объекты, которые берете в работу?
ЕВГЕНИЙ: Во-первых, мы сами этим живем и много лет занимаемся, поэтому очень много объектов в поле зрения. Есть региональные отделения ВООПИиК и много инициативных групп, краеведов, с которыми мы взаимодействуем и общаемся. Они тоже нам предоставляют информацию. Во-вторых, есть научная база – Свод памятников архитектуры и монументального искусства России, который более полувека ведется специалистами Института искусствознания. Мы всегда опираемся на данные Свода, но это чисто научная база, она не связана с охранным или имущественным статусом. И еще мы сотнями шлем письма. Получается, что мы из разных источников пытаемся все аккумулировать, анализировать, и дальше уже понимаем, какие объекты могут войти в госпрограмму, оформлена ли на них федеральная собственность, какие объекты бесхозные, за которые надо браться самим, какие самые аварийные и так далее.
ОЛЬГА: Объектов много, и список у вас, конечно, большой. По каким критериям вы определяете, что берете в работу именно этот объект?
ЕВГЕНИЙ: Я бы назвал два или три критерия. Первый – это особая, уникальная историко-культурная ценность. Очень важно, если в памятнике сохранились интерьеры и декоративное убранство: росписи, иконостасы, лепнина; в усадьбах – паркеты, печи, двери. В таком случае мы понимаем, что если не сделать крышу, то сгниют и эти художественные ценности, которые часто высочайшего музейного уровня. Второй критерий – это аварийность. Где-то понятно, что здание еще простоит десять лет, ничего с ним не будет, или уже не будет – остались одни стены. А где-то, если сейчас не принять меры, памятник рухнет. И еще, конечно, критерий наличия партнеров на местах, инициативных групп, потому что, если есть местные жители, кто готов этим заниматься, имеет смысл объединить усилия и поддержать их.
ОЛЬГА: Вы работаете с 2020 года. За это время есть уже готовые объекты?
ЕВГЕНИЙ: На самом деле процесс сохранения памятника обычно очень растягивается, в нем трудно поставить точку. Например, главный дом знаменитой усадьбы Пущино-на-Оке в Московской области. Там сделана крыша и то, что было предусмотрено проектом противоаварийных работ, завершено. Но, конечно, эту работу нельзя остановить: активисты продолжают субботники, расчищают территорию и приводят в порядок здание внутри. Мы завершили проект консервации флигеля и скоро приступаем к работам. Так что не знаю, можно ли назвать Пущино завершенным объектом, там работы еще на десятилетия. Скорее я бы сказал, что это спасенный объект, мы дали ему шанс на вторую жизнь, и усадьба не пополнила собой печальный список подмосковных руин.
ОЛЬГА: Сколько объектов у вас параллельно находится в работе?
ЕВГЕНИЙ: Таких объектов, где мы являемся заказчиками и благотворителями, восемь. Они в разных стадиях, где-то это еще проектная работа, где-то уже производство. В основном это центральная Россия. Кажется, что все это недалеко, однако север Костромской или Тверской областей – это 500 километров от Москвы и не всегда по лучшим дорогам. Например, до усадьбы Нероново под Солигаличем, можно добраться только в тракторной телеге.
ОЛЬГА: По факту вы в своей деятельности сосредоточены на центральной России, почему так?
ЕВГЕНИЙ: Да, это объективно самые насыщенные памятниками и в то же время самые запущенные регионы. Поразительно, но даже Московская область, которая «лопается» от денег, – абсолютный лидер по количеству гибнущих усадеб, и за 20 лет в ней не восстановлено ни одной усадьбы. Мы видим только обратный процесс: как отреставрированные усадьбы превращаются в руины. Вот такой парадокс. И если есть регионы не совсем брошенные, такие как Черноземье, или, скажем, Татарстан, или республики Кавказа, или даже Русский Север, поскольку к деревянной архитектуре Севера приковано достаточно много внимания специалистов, и есть эффективные волонтерские движения, то Центральная Россия абсолютно заброшенная, катастрофически недофинансируемая, и на федеральном уровне почти нет лоббистов сохранения наследия этих регионов. Что говорить о церквях, если целые города Костромской области до сих пор не стоят в планах на газификацию, а в сельской местности замерзают старики, так как не хватает денег на дрова. Ситуация стала немного меняться только в последние годы, чему способствовала и пандемия, и закрытые границы. Люди уезжают в столицы, центральные регионы не воспринимаются как место, куда надо возвращаться, во что надо вкладывать.
То, что мы занимаемся центральной частью России, оправданно не столько с точки зрения близости, сколько с точки зрения, что этот регион действительно требует внимания, – в нем сконцентрировано большинство сокровищ национальной культуры. Из этого региона вышла вся история нашей страны.
ОЛЬГА: Как вы видите перспективу? Что-то можно кардинально поменять, или примерно так все и будет оставаться – «что имеем – не храним»?
ЕВГЕНИЙ: Трудно делать прогнозы, сейчас нестабильное время. Трудно просить деньги на памятники, когда людям это не кажется первоочередной необходимостью. С другой стороны, при закрытых границах произошел взрывной рост внутреннего туризма, люди поехали по стране, поехали и чиновники, некоторые впервые увидели состояние нашей провинции. За последние годы значительно выросло количество региональных волонтерских инициатив.
Настоящим подарком для всех стало включение в этом году в предварительный список Всемирного наследия ЮНЕСКО исторического центра Торжка и усадебных памятников в его окрестностях, построенных Николаем Львовым – нашим великим архитектором эпохи Просвещения. Эту инициативу продвигала группа неравнодушных специалистов. Есть надежда, что теперь и наши власти обратят внимание на наследие русского классицизма. Конечно, мы хотим расширяться, нужно увеличивать количество координаторов, реставраторов, расширить профессиональные волонтерские программы с образовательными учреждениями. Есть задача добиваться от государства расширения федеральной программы консервации. При нынешних ее темпах и бюджетах для спасения всех гибнущих памятников потребуется более ста лет. Причем выделяемых денег хватает только на временную консервацию, и через короткий срок к этим объектам надо будет возвращаться.
Преображенский храм в селе Никола-Высока, Весьегонский район Тверской области. Консервация росписей трапезной части. Практика студентов.
ОЛЬГА: Вы сильно рассчитываете на волонтерство?
ЕВГЕНИЙ: Волонтерство – это вообще основа ВООПИК, потому что почти все члены общества работают как волонтеры. Это не всегда физическое, иногда это и интеллектуальное волонтерство: кто-то пишет архивные справки, кто-то готовит экспертизы, кто-то ведет переписку с органами власти и ходит в суды и на совещания. Есть прекрасные волонтерские организации, которым удается очень много делать руками волонтеров и в практическом плане, например, добровольческое движение «Общее дело» и Фонд «Вереница», спасающие деревянные памятники Севера. Мы же в деятельности «Консервации» делаем ставку на профессиональное волонтерство. У нас сложилось очень удачное сотрудничество с академией Строганова и академией Глазунова, когда студенты вместе с преподавателями оказывают нам высококвалифицированную помощь по консервации икон и росписей. В организацию такого волонтерства есть смысл вкладывать и силы и средства, потому что везти волонтеров за тысячу километров покосить траву большого смысла не имеет, дешевле это сделать самим или нанять местных рабочих. Поэтому мы хотим и дальше развивать направление профессионального волонтерства, сотрудничать с образовательными и научными учреждениями в сфере реставрации. За эти видится большая перспектива.
1.04.24
Автор || Ольга Серегина,
арт-обозреватель
