Документальный фильм «У ветра нет хвоста» уже получил ряд престижных наград, к которым добавился приз за «Лучшую операторскую работу» на недавнем кинофестивале «Мир знаний». В фокусе повествования – Западная Сибирь, Ямал, семья кочевников. Посреди тундры, в чýме, проживают мама, папа и пятеро детей. Шестилетняя Ника готовится к учёбе в школе-интернате. Совсем скоро за ней прилетит вертолёт и надолго разлучит с родными краями и семьей, к учёбе девочку готовит кочевой учитель. Зритель погружается в будни маленькой Ники, совсем не похожие на будни детей в цивилизованных городах. О травме ранней сепарации и о том, что осталось за кадром, мы пообщались с создателями ленты – режиссёрами Никитой Сташкевичем и Иваном Власовым.
ТАТЬЯНА: Фильм в подаче оператора Елизаветы Поповой полон воздуха и сдержанных красок, он настолько по-современному эстетичен, что хочется отнести его к разряду художественного кино, а не документального. Финальные стоп-кадры при всём драматизме темы украсили бы собой каталог путешествий. Вы следовали каким-то определенным трендам?
ИВАН ВЛАСОВ: Мы не гнались за трендами, мы пытались пойти от чего-то внутреннего. Фильмов про Ямал снято достаточно, но тема кочевой школы ещё не поднималась. И нам захотелось рассказать об этом. Причём рассказать большую конфликтную историю очень просто. По сути, весь сюжет укладывается в два слова: девочка уезжает. А вокруг этого уже выстраивался визуальный стиль. Мы очень точно его продумывали – хотелось привлечь нового зрителя, изменить его отношение к документалистике. Статичные кадры в конце – это дань уважения Хлинюру Палмасону, Ульриху Зайдлю.
ТАТЬЯНА: В фильме крупным планом показано, как душат молодого оленя, а вместо какао детям разливают свежую кровь. Желая привлечь нового зрителя, вы не боялись отпугнуть его картинами сурового ямальского быта?
НИКИТА СТАШКЕВИЧ: То, что нам кажется суровым, для ямальцев привычно, естественно. Нет, мы не пытались оберегать зрителя от чего-то шокирующего и жёсткого. Нам как документалистам важно запечатлевать реальность. Если уж мы приехали в такую даль, зачем пытаться делать европейскую историю про не европейских людей?
ТАТЬЯНА: А вы сами принимали участие в этой трапезе?
НИКИТА СТАШКЕВИЧ: Ваня нет, а мы с Лизой пили вместе со всеми кровь из поварёшки, ели сырое мясо, а я даже и мозг оленя пробовал. Местные немного солят его или посыпают чем-то похожим на горчицу. И после того, как я съел мозг оленя, мне приснился олень, вернее, воспоминания оленя… Будто я сам, будучи оленем, пасся на лугах, бегал по тундре… Я понимаю, почему ненцы такие крепкие, такие радостные и довольные – у них каждый день простая натуральная пища. Ненцы регулярно пьют кровь, правда, если выпить её сразу слишком много, эффект будет как от алкоголя, потому что гемоглобин резко поднимается.
ТАТЬЯНА: При просмотре фильма появляется ощущение, что чум стоит буквально на краю земли, посреди огромных пространств и оранжевых закатов. Но есть ли по соседству другие чýмы, общаются ли местные друг с другом или семьи замкнуты в себе?
ИВАН ВЛАСОВ: За каждой семьёй закреплён маршрут, и этим маршрутам уже более тысячи лет, они уходят корнями в глубокую древность. Из года в год семьи кочуют по одним и тем же маршрутам и поэтому изредка пересекаются. В пределах десяти километров можно встретить ещё пять-семь чýмов, но так, чтобы женщины вечером собрались, песни попели, такого нет. Мужчины иногда помогают друг другу пригнать оленей. Кстати, на момент съемки у нашей семьи было триста оленей, это считается малым стадом, но за два года их стало уже тысяча восемьсот.
ТАТЬЯНА: Тысяча восемьсот – это хорошая цифра для стада?
ИВАН ВЛАСОВ: Да, хорошая, но для нашего героя не достаточная. В семье скоро родится шестая девочка, а дочерей нужно будет выдавать замуж и каждой выделить по триста оленей, так что тысяча восемьсот – это лишь приданое для шестерых невест.
ТАТЬЯНА: А что представляет из себя иерархия традиционной ненецкой семьи? Практикуется ли там пресловутое «молчи, женщина» или, напротив, слышны отголоски матриархата?
НИКИТА СТАШКЕВИЧ: Условия жизни такие суровые, что здесь нужно уметь работать в команде, поэтому ни матриархата, ни патриархата у ненцев нет. Скорее, чёткое разделение труда. К примеру, забота мужчины – это олени. А женщина шьёт одежду, ставит и разбирает чум. В рамках своей ответственности они совершенно свободны, никто не действует по указке другого. Я бы сказал, у них равенство. Другой вопрос, в ненецкой культуре всё ещё живы древние правила и запреты относительно женщин. К примеру, женщине нельзя переходить через костёр, потому что огонь – это дух бабушки. Раз в месяц женщины должны пройти обряд очищения, но на отношения с мужем это не влияет.
ИВАН ВЛАСОВ: Между прочим, мать семейства, Нюдене, – самая настоящая гонщица, ездит на нартах с безумной скоростью. У неё два мощных оленя, и она прямо с места разгоняет их до 15 км/час, затем пулей прыгает в нарту и мчит. Летом тундра покрывается ягелем, и нарта скользит по нему так же легко, как по снегу. Нюдене привозила нам на своей нарте бензин, когда сели наши генераторы.
ТАТЬЯНА: В фильме трижды повторяется эпизод, где мама рассказывает детям сказку на ночь. При этом каждую вторую фразу сказки за мамой повторяет кочевой учитель. Почему так?
НИКИТА СТАШКЕВИЧ: Это их традиционный способ рассказывать сказки. Дело в том, что в тундре есть чёткое разделение на своего и чужого. Так сложилось испокон веков, ведь чум нужно было защищать. Обратите внимание, в каком порядке располагаются на ночлег члены семьи: сначала отец, мать, затем дети, от младшей дочери к старшей, а потом гость. И когда гость повторяет за хозяином фразу, он становится своим, он закольцовывает эту систему, и все обитатели чýма становятся частью одного мифологического сказочного круга.
ТАТЬЯНА: Получается, кочевой учитель, пока готовит ребёнка к школе, всё время находится в семье?
ИВАН ВЛАСОВ: У кочевого учителя есть несколько семей, к которым он прикреплён. Из-за расстояний учителю проще оставаться в чýме с ребёнком, пока идёт подготовка к школе, а это полторы недели. В фильме у нас кочевая учительница Надежда Яхочевна. Муж на автомобиле перевозит её из чýма в чум и вместе с ней остаётся в семье ученика. Когда занятий нет, оба помогают по хозяйству. Кочевых учителей очень мало, поэтому их график расписан на год вперёд, и повезло, если учитель готовит ребёнка непосредственно перед школой, в конце августа, как случилось с нашей Никой, тогда что-то остаётся в памяти. А если семилетней девочке провести подготовку в январе, конечно, она успеет всё забыть.
ТАТЬЯНА: Когда за Никой прилетает вертолёт, на глазах невольно появляются слёзы. Чувствуется, насколько волнительно маленькой девочке оторваться от мамы, папы, сестёр, привычной обстановки. Как вы думаете, какие действия чиновников могли бы помочь ямальским первоклашкам?
ИВАН ВЛАСОВ: Хотелось бы, чтобы начальную школу перевели в какие-то общие точки между чýмами, тогда такой травмы у детей не было бы, но этого почему-то не происходит. А ведь детей, которые каждый год изымают из семьи в таком нежном возрасте, не так уж и мало. На Ямале действуют 12-14 интернатов, и только в один наш интернат в сентябре привезли 540 детей. Конечно, нынешняя ситуация в чём-то легче периода шестидесятых-семидесятых, когда после образовательной реформы детей забирали абсолютно не подготовленными, с нулевым уровнем русского языка. Сейчас дети лучше распознают русскую речь, на русском идёт подготовка к школе, есть доступ к телефонам. В самом интернате, как это ни странно, отвлечься помогает телефон, всякие игры, видео. И всё же преждевременная сепарация наносит порой непоправимую психологическую травму.
ТАТЬЯНА: На ваш взгляд, такая травма может быть оправдана? Как складывается судьба выпускников интернатов?
ИВАН ВЛАСОВ: В цивилизации приживается маленький процент. Причём под цивилизацией следует понимать переезд в небольшие города, такие как Салехард. Порядка тридцати процентов учеников поступают в училища после девятого класса. Как правило, это педагогическое училище. А вот сколько из этих тридцати процентов идут затем в вузы, уезжают в большие города, работают там, такой статистики нет. Так, чтобы ненец, к примеру, до Москвы доехал, такого я за всю жизнь не встретил. В основном подросшие дети возвращаются из школы в тундру, где начинают подыскивать себе мужей и жён.
ТАТЬЯНА: Пронзительный эпизод фильма – когда Ника плачет ночью и старшая сестра, тоже ученица интерната, ложится рядом и начинает напевать ей сказку в точности, как это делала мама… Ситуация в своей смысловой нагрузке настолько эффектна, что трудно поверить, что она не постановочная. Как вам удалось поймать её на камеру?
ИВАН ВЛАСОВ: Надо сказать, что Ника – самая непредсказуемая из девочек. В фильме есть момент, где она говорит отцу: «Я всегда не сразу начинаю плакать». Когда она приехала в интернат, то очень умело скрывала эмоции. Да, она стала замкнутой, закрытой, не хотела сниматься, но не было до конца понятно, как повлияла на неё ситуация и как она на неё в конечном счёте отреагирует. И только когда ей стали стричь волосы, Ника вдруг зарыдала, и так, что три дня не могла остановиться. В одну из ночей мы, договорившись с воспитателями, тихо расположились за приоткрытой дверью и около двух часов ждали: что же произойдёт? Придёт воспитательница или сестра, или мы просто заснимем плач… Камера всё это время беспрерывно работала, и чутьё подсказывало нам: что-то будет…
ТАТЬЯНА: Кадры с мёртвым оленёнком в финале имеют отношение к этой сцене?
ИВАН ВЛАСОВ: Мёртвый олень – главная идея фильма, у нас целая линия этого оленя, но мы предоставляем зрителям самим интерпретировать этот символ. Тут нет одного ответа, ведь для каждого зрителя своё кино. Точно так же относительно названия.
Когда у нас спрашивают, что за хвост у ветра, мы предлагаем самим порассуждать на эту тему.
ТАТЬЯНА: Вернувшись из тундры в Москву, у вас не появилось ощущение, что наша цивилизация, жизнь в многоэтажках, на самом деле противоестественна человеческой природе?
НИКИТА СТАШКЕВИЧ: Когда мы вернулись, ощутили колоссальный контраст. Представьте: две недели мы ели только оленей, а тут – авокадо-тост… Я слышал истории, когда этнические русские из европейской части России приезжают на Ямал, покупают оленей, берут в жёны ненку и живут, как ненцы. Пожив там, начинаешь понимать, что именно люди могут находить в такой жизни. Это спокойствие, тишина… Когда мы приезжали знакомиться с семьёй, была полярная ночь, а когда снимали фильм – полярный день… Это ощущалось как другая планета.
ИВАН ВЛАСОВ: На Ямале мы полностью отказались от телефонов. Жизнь и настроение от этого поменялось в лучшую сторону, ты как будто очищаешься, и внутренне раскрываешься. Наши две с половиной недели на Ямале – это маленькая прожитая жизнь. Как Ника сразу повзрослела, уехав в интернат, так и у нас вдруг обнаружилось понимание того, как человек должен жить, чтобы не забывать про свои первостепенные задачи, идеи и смыслы существования и всего самого сокровенного, о чём в Москве обычно не задумываешься.
07.05.2025
Фото || предоставлены пресс-службами
Автор || Татьяна Михальская
