Карнавал – удивительный мир… современного искусства. Интервью с Дмитрием Хворостовым

 

Однозначно происхождение слова «карнавал» не выяснено, существуют предположения о связи его либо с итальянским словом «carne» – «мясо», либо с «carrus» – «повозка». Но, определенно, первая ассоциация, возникающая в голове при слове «карнавал» – это свобода. Свобода от обыденности, общепринятых правил и ограничений, барьеров условностей и социальных разграничений, свобода импровизации, свобода почувствовать себя свободным. Исторически карнавал – это народный праздник с красочными шествиями, уличным маскарадом, переодеваниями, шутами, с важным отличием его от других праздников – отменой всех социальных статусов.

Русский философ, теоретик европейской культуры и искусства, литературовед, создатель новой теории европейского романа Михаил Бахтин (1895 –1975) в своей философии особое место уделял исследованию «смеховой культуры» на примере карнавала, когда отсутствует «официальность» и «сама жизнь играет». Бахтин в феномене карнавальности видел динамичную составляющую современной культуры, антиконсервативную, ориентированную на постоянное обновление. Сегодня иногда возникает ощущение, что художники обращаются к исключительно внешним признакам карнавала – зрелищности, процессуальности, временами вспыхивают дискуссии о том, сигнал ли карнавализация кризиса или потенциальный выход из него, или о том, как трактовать сегодня такой феномен как «карнавал одиночек». Но Бахтинские категории: «карнавал», «карнавализация», «карнавальная культура», «амбивалентный смех» всегда с нами, всегда живы.

Мы поговорили о теме карнавальности современного искусства  с  Дмитрием Хворостовым, Сергеем Хачатуровым и Гошей Острецовым.

 

Дмитрий Хворостов

Художник.

Куратор выставочных программ Центра Вознесенского. 

ОЛЬГА: Дмитрий, вы заканчивали философский факультет, учились в Институте современного искусства «БАЗА», сейчас преподаете историю и теорию современного искусства. Хотелось бы услышать, как вы смотрите на бахтинскую теорию, как она работает в наше время, насколько этот подход вам интересен как автору выставочных проектов, насколько актуальна карнавализация?

ДМИТРИЙ: За последние несколько лет моей деятельности я очень часто слышал фамилию Бахтина, и она, пожалуй, даже как-то «замусорилась». Создается впечатление, что его концепт карнавализации остался чуть ли ни единственной художественной методологией. «Внутренний Бахтин» часто просыпается, это в большей степени относится к театру, который, к слову, является более массовым и в каком-то смысле более современным, чем само современное искусство. Аудиторная емкость и логика развития театра приводит к этому.

Карнавализацию можно свести к простой формуле сочетания низкого и высокого. Самая распространенная форма – интерпретации высокой классики, к которой прибавляются странные и парадоксальные оптики.

Что касается современного искусства, то это тоже очень частый ход с некоторым императивом абсурдности, который многие художники и кураторы нередко используют. Но в своей практике я никогда не пользовался этим принципом. Он всегда появляется как чей-то сторонний взгляд на то, что я делаю, или мы делаем с друзьями и командой. Бахтинский принцип как бы разлит по аудитории в большей степени, чем по авторам, с которыми я работаю.  Я очень много говорил о Бахтине на открытии своих выставок, но никогда не думал о нем в ходе подготовки к проекту.

ОЛЬГА:  Бахтин говорил о о карнавальности и карнавальном принципе как об отказе от готовых форм, клише, как о постоянном экспериментировании, о вызове. По его мнению, это то, что движет искусство вперед, потому что низвергаются устоявшиеся старые представления, отнюдь не являющиеся истиной в конечной инстанции, идет дерзкий эксперимент, все подвергается сомнению. Это все ведь очень применимо к современному искусству?

ДМИТРИЙ: Да, это очень применимо, но, на мой взгляд, это как раз тот шаг, который, к сожалению, очень часто воспринимается как единственно допустимый для достижения тех целей, о которых вы сказали. На мой взгляд, это не единственный путь говорить о современности, но для этого необходимо преодолеть определенную тревогу перед трагедией и эпосом. Эпос, классическая трагедия и в целом то, что называется «высокими формами искусства», сегодня кажется закостенелым, душным, неподвижным. Этот взгляд тянется со времен первого авангарда. Но академизм и историцизм способны к развитию. Легитимным является путь для художников, когда они обращаются к языкам, которые зачастую в книгах по истории искусства описаны как преодоленные. Например, кубистические исследования Яна Гинзбурга, которые он предпринял в начале своей карьеры, мне не кажутся душными и статичными. Более того, они мне не кажутся лишенными возможного последующего развития. По-моему, это очень интересный путь, который со стороны выглядит как некая «винтажистская» стратегия. Тем не менее кубизм в работах Яна Гинзбурга без юродства и смеха достигает убедительности, которая может сегодня поражать и ставить перед зрителем сложные задачи. Обращение к древним и религиозным текстам, большим историям и нарративам сегодня вполне может состояться без карнавального приростка, без инъекции бахтинской карнавальности. Этот вопрос меня всегда интересовал: как можно обращаться к древнему тексту «со звериной серьезностью»? Мне кажется, что это более современная и неожиданная тема – как можно работать с такими вещами, – и я стараюсь это пробовать в своих проектах.

ОЛЬГА: Расскажите подробнее о ваших проектах.

ДМИТРИЙ: В первую очередь можно вспомнить проект «Кита» в галерее Fragment, который состоялся ровно год назад. Это был сольный проект Даши Кузнецовой, и я его курировал. Художница думала о месте, где проходит выставка, – о районе Китай-Город. О том, что это за слово такое, почему «Китай», если здесь нет китайского квартала. Ее исследования пришли к тому, что, как считают специалисты, есть русское слово «кита», которое было распространено до XIX века. «Кита» – это слово, которое обозначает «взять в пучок». Возможно, топоним «Китай-город» был взят нашими предками, потому что Китай представлялся огромным государством – много земель, взятых в пучок и объединенных по одному принципу государства.

Что нам это может сказать о сегодняшнем дне? Такой вопрос может задать человек, которому показалось, что слишком мало «бахтинского» в нашем проекте. Ему можно ответить, что мы исходим из того, что смыслы корней никуда не пропадают, они мутируют, сохраняя какое-то смысловое ядро, и путешествуют сквозь историю и сквозь время. Этот корень подобно осевой линии обрастает облаком смыслов. Мы настаивали на том, что, работая на территории Китай-города с этим термином, мы работаем с некоторой идеей этимологического, лингвистического и художественного реконструктивизма. Нам кажется, что это некое вложение в современный русский язык и культуру. Мы пытаемся реконструировать забытые смыслы. Здесь нет насмешки, попытки посмеяться над стариной или глупыми древними. Одновременно мы пытались говорить об этом серьезно. Этимологический экскурс, который мы предпринимаем в нашей выставке, является для нас смыслообразующим.


Фото 3
Проект «Кита». Фото предоставлено Дашей Кузнецовой.

ОЛЬГА: Еще один яркий пример работы бахтинского принципа карнавальности – это выставка в Центре Вознесенского «Грезы о молоке», первая попытка «пространственной экранизации» романа двух современных российских художников-авангардистов: Павла Пепперштейна и Сергея Ануфриева «Мифогенная любовь каст». Расскажите об этом проекте.

ДМИТРИЙ: Берется эпос, берется серьезнейшая тема войны, берется традиция военной прозы – одна из центральных для русской литературной культуры наравне со сказкой и кроссвордом, – и к ней применяются карнавальные, парадоксальные, абсурдистcкие языки и оптики. Это очевидный карнавал. Я не хочу проводить психоанализ авторов, но для зрителей и для меня это выглядело как один из способов справиться с ужасом войны, который разлит по военной прозе, по литературе, по культурной памяти. Текст «Мифогенная любовь каст» – глубинно-патриотический, он не паразитирует на высоком жанре, на эпосе и памяти. Он не критикует, не разрушает миф о войне с одной стороны, а с другой стороны – он его насыщает и делает более современным. Здесь как раз срабатывает бахтинский принцип – он осовременивает этот миф и этот эпос, не разрушая корневых диспозиций, которые сводятся к тому, что есть представления о враге и о своих – то, что формировало топику Великой Отечественной войны. Здесь применяется некоторый принцип любвеобильности, где враг становится очень близким, потешным, игровым, но он остается врагом.

ОЛЬГА: Получается, что нет определенных рамок, ограничений, и художники, которые принимали участие в выставке, были очень свободны в фантазиях. Было ли что-то такое, что вас поразило?

ДМИТРИЙ: В первую очередь меня поразила работа художника Леонида Ротаря. Леонид Ротарь – известный живописец, давно работает на московской сцене и знаменит большими полотнами классицистской темы. Мы к нему обратились, потому что хотели визуально сделать выставку более консервативной. И удивительным образом этот невероятный художник, мастер живописи сделал надувной шар, который облеплен скотчем, на котором фломастером нарисованы какие-то маленькие сперматозоиды и приделаны соски от детских молочных бутылочек. Это, конечно, повергло в шок и меня, и всю команду выставки. Мы не понимали, что с этим делать, как к этому относиться, что это за сообщение. Но когда я увидел Леонида Ротаря на площадке, когда он браво надувал свой шар, от которого меня сначала передергивало, его лицо сияло ослепительной улыбкой, которой обладают только счастливые люди. Он сам был как ребенок рад, что сделал что-то новое для себя. Не совсем понятно, какое отношение этот шар имеет к тексту романа, но этот странный режим поломки наших ожиданий и наших представлений нас очень впечатлил. Это стопроцентная свобода, которая была привнесена в этот проект изначально на уровне самого текста, который очень свободно говорит о событиях Второй Мировой войны, и сам художник Павел Пепперштейн очень свободен. Он свободен от конвенции, от повестки, от того, что «надо говорить», что «надо делать». Он такой хулиган, и его фигура в роли сокуратора этого проекта многих вдохновляла.


Леонид Ротарь «Кое-что, о чем не хотел рассказывать», 2022. Выставка «Грезы о молоке. Семиотические исследования к экранизации романа «Мифогенная любовь каст».

Фото || предоставлены Центром Вознесенского
Автор
|| Ольга Серегина, 
арт-обозреватель

 

 

 

*Эту статью можно прочитать в онлайн номере журнала ЛЕТО 2022

Поделиться: